Неточные совпадения
А тем временем иноземный капитан сам
взял в руку фитиль, чтобы выпалить из величайшей
пушки, какой никто из козаков не видывал дотоле.
— Нет, Василиса Егоровна, — продолжал комендант, замечая, что слова его подействовали, может быть, в первый раз в его жизни. — Маше здесь оставаться не гоже. Отправим ее в Оренбург к ее крестной матери: там и войска и
пушек довольно, и стена каменная. Да и тебе советовал бы с нею туда же отправиться; даром что ты старуха, а посмотри, что с тобою будет, коли
возьмут фортецию приступом.
—
Пушка — инструмент, кто его в руки
возьмет, тому он и служит, — поучительно сказал Яков, закусив губу и натягивая на ногу сапог; он встал и, выставив ногу вперед, критически посмотрел на нее. — Значит, против нас двинули царскую гвардию, при-виле-ги-ро-ванное войско, — разломив длинное слово, он усмешливо взглянул на Клима. — Так что… — тут Яков какое-то слово проглотил, — так что, любезный хозяин, спасибо и не беспокойтесь: сегодня мы отсюда уйдем.
— А — вдруг пушки-то у них отняли? Вдруг прохоровские рабочие
взяли верх, а? Что будет?
— Черт их
возьми, немцев, с их длинными
пушками!
Тогда барон Шлипенбах
взял гандшпуг (это почти в руку толщиной деревянный кол, которым ворочают
пушки) и воткнул ей в пасть; гандшпуг ушел туда чуть не весь.
В 1905 году он был занят революционерами, обстреливавшими отсюда сперва полицию и жандармов, а потом войска. Долго не могли
взять его. Наконец, поздно ночью подошел большой отряд с
пушкой. Предполагалось громить дом гранатами. В трактире ярко горели огни. Войска окружили дом, приготовились стрелять, но парадная дверь оказалась незаперта. Разбив из винтовки несколько стекол, решили штурмовать. Нашелся один смельчак, который вошел и через минуту вернулся.
Это последнее обстоятельство объяснялось тем, что в народе прошел зловещий слух: паны
взяли верх у царя, и никакой опять свободы не будет. Мужиков сгоняют в город и будут расстреливать из
пушек… В панских кругах, наоборот, говорили, что неосторожно в такое время собирать в город такую массу народа. Толковали об этом накануне торжества и у нас. Отец по обыкновению махал рукой: «Толкуй больной с подлекарем!»
— Ох, помирать скоро, Андрошка… О душе надо подумать. Прежние-то люди больше нас о душе думали: и греха было больше, и спасения было больше, а мы ни богу свеча ни черту кочерга. Вот хоть тебя
взять: напал на деньги и съежился весь. Из
пушки тебя не прошибешь, а ведь подохнешь — с собой ничего не
возьмешь. И все мы такие, Андрошка… Хороши, пока голодны, а как насосались — и конец.
Выдумываете вы, бывало, какую-нибудь выдумку и воображаете себе: ну, теперь будет крепко! а литература
возьмет да другую выдумку выдумает, и окажется, что вы палите из
пушек по воробьям.
Нос у ней был несколько велик, но красивого, орлиного ладу, верхнюю губу чуть-чуть оттенял
пушок; зато цвет лица, ровный и матовый, ни дать ни
взять слоновая кость или молочный янтарь, волнистый лоск волос, как у Аллориевой Юдифи в Палаццо-Питти, — и особенно глаза, темно-серые, с черной каемкой вокруг зениц, великолепные, торжествующие глаза, — даже теперь, когда испуг и горе омрачили их блеск…
Но Михельсон ударил на мятежников со всею своею конницею, рассеял их в одно мгновение,
взял назад свои
пушки, а с ними и последнюю, оставшуюся у Пугачева после его разбития под Троицкой, положил на месте до шестисот человек, в плен
взял до пятисот и гнал остальных несколько верст.
Пугачев повесил атамана, три дня праздновал победу и,
взяв с собою всех илецких казаков и городские
пушки, пошел на крепость Рассыпную.
Между тем Пугачев послал Хлопушу с пятьюстами человек и шестью
пушками взять крепости Ильинскую и Верхне-Озерную, к востоку от Оренбурга.
— А вот как: мой родной брат из сержантов в одну кампанию сделался капитаном — правда, он отнял два знамя и три
пушки у неприятеля; но разве я не могу
взять дюжины знамен и отбить целую батарею: следовательно, буду по крайней мере полковником, а там генералом, а там маршалом, а там — при первом производстве — и в короли; а если на ту пору вакансия случится у вас…
Далее объяснили Петру, что Шереметев жаловался на недостаток «ломовых
пушек», то есть осадной артиллерии, и что те
пушки велено ему дать из Киева, но он пишет, «что
взять их неколи, время испоздалось».
Кто-то другой ответил, что моршанцы не
взяли с собою
пушек. И действительно, судя по положению и направлению дыма, это не могли быть выстрелы наших орудий.
— Известно что, — отвечал Артемий. — Зачал из золотой
пушки палить да вещбу говорить — бусурманское царство ему и покорилось. Молодцы-есаулы крещеный полон на Русь вывезли, а всякого добра бусурманского столько набрали, что в лодках и положить было некуда: много в воду его пометали. Самого царя бусурманского Стенька Разин на кол посадил, а дочь его, царевну, в полюбовницы
взял. Дошлый казак был, до девок охоч.
*
И
пушки бьют,
И колокола плачут.
Вы, конечно, понимаете,
Что это значит?
Много было роз,
Много было маков.
Схоронили Петра,
Тяжело оплакав.
И с того ль, что там
Всякий сволок был,
Кто всерьез рыдал,
А кто глаза слюнил.
Но с того вот дня
Да на двести лет
Дуракам-царям
Прямо счету нет.
И все двести лет
Шел подземный гуд:
«Мы придем, придем!
Мы
возьмем свой труд.
Мы сгребем дворян
Да по плеши им,
На фонарных столбах
Перевешаем...
Визг этот как будто разбудил артиллериста. Он сорвался с места и побежал к
пушкам. Он повернул хобот, прилег к
пушке, прицелился и
взял фитиль.
Вот почему я зарядил револьвер. Вечером мне передали письмо от Магнуса: он извиняется, объясняет все нервностью и уверяет, что искренно и горячо хочет моей дружбы и доверия. Соглашается, что его сотрудники действительно невоспитанные люди. Я долго всматривался в эти неразборчивые, торопливые строки, на подчеркнутое слово «доверия» — и мне захотелось
взять с собою не револьвер для беседы с этим другом, а скорострельную
пушку.
О, если бы броситься туда с храбрыми юнаками,
взять неприятельские батареи, заставить замолчать австрийские
пушки!
— К орудиям! — скомандовал Танасио и первый
взял y ближайшей к нему
пушки прицел.
Теркин сел, и коляска со звоном ржавых гаек и шарнир покатила книзу. Он не стерпел —
взял извозчика, испытывая беспокойство ожидания: чем пахнет на него жизнь в этих священных стенах, на которых в смутные времена иноки защищали мощи преподобного от польских полчищ и бросали под ноги вражьих коней град железных крючковатых гвоздей, среди грохота
пушек и пищалей.
— Это отчего? — уже совсем рассердилась Любаша, близко подошла к нему и
взяла его за руку. — Это отчего? Или и у вашей милости рыльце-то в
пушку?..
Его точно тянуло в Кремль. Он поднялся через Никольские ворота, заметил, что внутри их немного поправили штукатурку,
взял вдоль арсенала, начал считать
пушки и остановился перед медной доской за стеклом, где по-французски говорится, когда все эти
пушки взяты у великой армии. Вдруг его кольнуло. Он даже покраснел. Неужели Москва так засосала и его? От дворца шло семейство, то самое, что завтракало в «Славянском базаре». Дети раскисли. Отец кричал, весь красный, обращаясь к жене...
Палтусов пошел дальше, мостом и Троицкими воротами поднялся в Кремль. Слева сухо и однообразно желтел корпус арсенала, справа выдвигался ряд косо поставленных
пушек, а внизу пирамиды ядер. Гул соборных колоколов разливался тонкою заунывною струей. Ему захотелось туда, за решетку, откуда золоченые главы всплывали в матовом сиянии луны. Он скорыми шагами перешел поперек площади, повернул вправо и
взял в узкий коридорчик, откуда входят в Успенский собор.
Браницкий принял на себя наблюдение и оборону от конфедератских шаек с той стороны Вислы, а Александр Васильевич — осаду замка. Мы уже знаем выгодное положение последнего и невозможность
взять его без сильного обстреливания и пробития бреши. У Суворова между тем не было ни одного осадного орудия. Но по его приказанию втащили с чрезвычайными усилиями несколько полевых
пушек в верхние этажи наиболее высоких домов и оттуда открыли по замку огонь, а королевско-польский военный инженер повел две минные галереи.
Ермак мог делать вылазки, но жалел своих людей, и без того малочисленных. Стрелять? Бесполезно, так как имелись только легкие
пушки, а неприятель стоял далеко и не хотел приступать к стенам в надежде
взять крепость с осажденными голодом. Последнее было бы действительно неминуемым для осажденных в Искоре, если бы осада продлилась.
Летучие сметили проказы старушки и понеслись докончить палашом, что начала
пушка: поле, как мост понтонный, стонет и, кажется, — зыблется от топота конницы: врезались, смяли, сокрушили, и — наша
взяла!
Под Красным
взяли 26 тысяч пленных, сотни
пушек, какую-то палку, которую называли маршальским жезлом, и спорили о том, кто там отличился, и были этим довольны, но очень сожалели о том, что не
взяли Наполеона, или хоть какого-нибудь героя, маршала, и упрекали в этом друг друга и в особенности Кутузова.